Ларисса Николаевна Андерсен (1912-2012) - биографии - биографии

Ларисса Андерсен, дочь шведа, полковника русской армии (израненного ветерана Первой Мировой, офицера штаба Колчака, преподавателя кадетского корпуса) и польской панны русского подданства. Родилась или в 1912 или в 1914 году. После поражения армий Колчака и Семёнова около двухсот тысяч русских с Дальнего Востока и Сибири успели бежать в Китай. Большинство осело в Харбине. В 1922 году семья Андерсенов покинула Россию и тоже осела в Хабрине. Потом будут дома в Шанхае и затем в Париже. И поездки с мужем по всему миру: Индия, Африка, Америка, Таити, Сайгон и далее везде...

Манила, Адриатика, Гренада…

Экзотика, лазурь, сиянье льда…

Как были мы взволнованны, как рады

Попасть хотя бы мысленно туда.

Как мы водили по цветистой карте

Смешными пальцами в следах чернил.

Как тут же, в классе, на корявой парте

Цвели магнолии, искрился Нил…

Нам ровно ничего не говорили

Какие-то простые — Припять, Псков,

Мы просто засыпали, не осилив

Всех этих скучных рек и городов.

И вот теперь, под чуждым «знойным» небом,

Экзотики хлебнув за все года,

Отведавши кусок чужого хлеба,

Мы так хотим, мы так хотим туда!

Туда, туда, где Псков, и Днепр, и Киев,

Где в пятнах не чернил уже, а слёз

Горят для нас названья дорогие

Огнём незабывающихся гроз…

Там нет ни пальм, ни фиников, ни рифов,

Там холод, смерть, страдания и кровь,

Но, слившись с ней обыденною рифмой,

Над всем горит и светит всем — любовь.

И над бесцветной картою застынув,

Прокуренными пальцами возя,

Минуя все моря и все пустыни,

Мы шепчем: — Киев… взят или не взят? —

Манила, Адриатика, Гренада –

Нам не нужны. Не нужен целый свет…

Одну страну, одну страну нам надо,

Лишь ту — куда нам въезда нет.

Я думала, Россия - это книжки.
Всё то, что мы учили наизусть.
А также борщ, блины, пирог, коврижки

И тихих песен ласковая грусть.
И купола. И тёмные иконы.
И светлой Пасхи колокольный звон.
И эти потускневшие погоны,
Что мой отец припрятал у икон.
Всё дальше в быль, в туман со стариками.
Под стук часов и траурных колёс.
Россия - вздох.
Россия - в горле камень.
Россия - горечь безутешных слёз.

ЭМИГРАНТСКАЯ БЕРЕЗКА (Посвящается Наталье Ильиной)

Эмигрантский стишок читаешь —
Всё берёзки, куда ни глянь!
Вырастали-то мы в Китае,
Про бамбук бы, про гаолян…

Про неистовые закаты
Над песками у той реки,
Где готовились жить когда-то
Мы, маньчжурские земляки.
Там — и радости, и печали
Напитали росток души!
Ведь берёзы Москвы едва ли
По-особому хороши.
И в Китае росли берёзы,
И багульник по сопкам рос,
Но у русских упорно грёзы —
О российской красе берёз…
Наша родина — не на карте.
Наша родина — не земля.
Не багульник на окнах в марте,
Не берёзы, не тополя.
Наша родина — это сказки,
Это — песни, что пела мать,
Это — книжки, картинки, краски,
Что успела душа впитать.
Это — грусть о каком-то доме,
Что остался среди берёз,
Где «все было»… наверно, кроме
Этих маминых частых слёз.
Это – свет голубой лампадки,
Чуть мерцающей из угла…
Это — карточка той лошадки,
Что еще до меня жила!
Это — память. Не только наша —
Память матери и отца.
Это — клад, круговая чаша,
Не испитая до конца.
И, быть может, слова поэта,
Залетевшие в память где-то,
Долго тлевшие в глубине,
Вдруг зажглись… И берёзка эта
Их лепечет по-русски мне.

НА МОСТУ
На том берегу — хуторок на поляне
И дедушкин тополь пред ним, на посту…
Я помню, я вижу… сквозь слёзы, в тумане,
Но все ж я ушла и стою на мосту.
А мост этот шаток. А мост этот зыбок —
От берега деда на берег иной.
Там встретят меня без цветов. Без улыбок
И молча ворота захлопнут за мной.
Там дрогнут и хмурятся тёмные ели
И, ёжась от ветра, мигает звезда.
Там стынут улыбки и стонут метели,
Нет, я не дойду. Никогда… Никогда…
Я буду стоять, озираясь с тоскою,
На сторону эту, на сторону ту.
Над пропастью этой, с проклятой рекою
Одна.
На мосту.

МОЕМУ КОНЮ
Благодарю тебя, осенний день,
За то, что ты такой бездонно синий.
За легкий дым манчжурских деревень,
За гаолян, краснеющий в низине.
За голубей, взметающихся ввысь,
За клочья разлетевшейся бумаги.
За частокол, что горестно повис
Над кручей неглубокого оврага.
За стук копыт по твёрдому шоссе
(О, как красив мой друг четвероногий!),
И за шоссе, за тропы и за все
Ухабистые, славные дороги.
Я о судьбе не думаю никак.
Она -- лишь я и вся во мне, со мною.
За каждый мой и каждый конский шаг
Я и мой конь -- мы отвечаем двое.
Кто дал мне право знать, что жизнь -- полёт?
Кто дал мне тело, любящее солнце?
О, это солнце, что так щедро шлёт
Счастливой луже тысячи червонцев!
Ещё одним "спасибо" лик укрась,
От луж, от брызг, от зреющей боярки,
Ты, беззаботно сыплющее в грязь
Такие драгоценные подарки!
Поля и степь... Взгляни вперёд, назад...
О, это ветер, треплющий нам гривы --
Коню и мне! Скажи, ты тоже рад?
Ты так красив!
И я, и я красива!

ДЖИОКОНДА
Джиоконда, Джиоконда,
В мире гибнет красота.
Продан мир, торговцу отдан,
Мир не тот, и ты не та…
Ты фальшива, ты — проста.
Пусть всё та же тень каприза
Иль насмешка в складке рта —
Джиоконда, Мона Лиза,
Ты ли это?.. Нет, не та…
Все не та, не та, не та…
Незнакомец в шляпе чёрной,
Бледный, странный и упорный
В Лувре бродит, ищет, ждёт…
Мир, где властвует расчёт,
Мир, где гибнет красота,
Вопрошая без ответа:
Джиоконда, ты ли это?
Ты ли это? Нет, не та…

Забьётся сердце, улыбнутся губы,
Потянешься в постели поутру…
А день пройдет — рассчитанный и грубый,
Уложенный в бессмысленнейший труд.
И это всё? Для этого звенели
В твоей крови таинственные сны?
Иль, может быть, неведомые цели
Твоей душе судьбой уделены?
А этот трепет, это ликованье —
Земного тела неуместный бред?
О Ева, гордая в своем изгнанье,
Тебе и в мире больше места нет.

Я замолчала потому,
Что о себе твердить устала.
Кому же я нужна, кому?
Вот почему я замолчала.
Живи. Люби. А что любить?
Успех? Дома? Толпу Шанхая?
И яростно писать на «бис»
Стихи о яблонях и мае?
Родные яблони мои,
Я вовсе вас не разлюбила,
Но накипает и томит
Иная боль, иная сила.
Я оставляю дневникам
Шестнадцать лет, мечты о принце:
Когда мечтать о принцах нам —
Здесь, во взбесившемся зверинце?
В театрах, клубах, кабаках
Для всевозможных иностранцев
Пляшу. Не то чтоб гопака,
Так — «экзотические танцы».
Кого любить? За что любить?
За эти глупые улыбки?
За приговор: вы вправе жить,
Пока вы веселы и гибки?
И я живу. Который год.
Сбегу. Вернусь. И всё сначала…
Кому нужны стихи? И вот,
Вот почему я замолчала.
И в этой пёстрой пустоте
Где всё — карман, где всё — утроба,
В закостенелой суете.
Где все спешат и смотрят в оба,
Где что урвать, кого б столкнуть,
Но только не остановиться…
Мерещится мне новый путь,
Иные чудятся мне лица.
С сердцебиеньем первых грёз,
С тоской последнего бессилья
Все чаще задаю вопрос,
Все чаще думаю: Россия.

Я поеду в жаркие страны,
Где не надо теплых пальто,
Где встают и ложатся рано
И совсем не мёрзнет никто.
Где не надо в чужие флэты
Приходить из-за тёплых ванн.
Где всегда готов для поэта
На зелёных пальмах банан.
Где не надо, любезно скалясь,
Говорить при встречах: «Хэлло!»,
Где не надо скрывать усталость
И хорошеть назло…

НОВИНА
Понастроили люди городов,
Смотрят —
Радуются…
Ест дым слепые глаза кротов.
Ничего,
Терпят…
Даже, бывает, в Радоницу
Хвастанёт иной перед предками:
Вот
Мы,
Ваши потомки, как!
А вечером, мерцая сигаретками,
Течёт разомлевших голов река.
Отдыхают.
Уютные дансинги.
Синема.
Пикничок с криком…
Спросишь: — Как живём?
— Так себе… Ничё… Вы как? —
И везде так, и все так.
А иные, непонятные, мечутся.
Глаза лезут на лоб — ищут:
живую беседу,
живого человека.
Человечицу.
И вот вижу:
напролом,
наперерез.
Как реке — запруда.
Как смерти — воскрес!
Живая,
Настоящая,
Человечья.
У пенящейся, искристой речки,
У горы зеленого исполина — «Новина»!

«Я буду умирать, не споря…»

Я буду умирать, не споря,
Где и как надо хоронить,
Но жаль, что вдалеке от моря
Прервётся жизненная нить.
По имени «морская птица»,
Я лишь во сне летать могу,
А хорошо бы очутиться
На том знакомом берегу.
Быть может, та скала большая,
Маяк с проломленной стеной
Стоят, как прежде, не мешая
Индустриальности земной.
И, примирившись с той стеною,
Вдали от пляжей и дорог,
Играет, как играл со мною,
Дальневосточный ветерок.
Там волны шепчутся смиренно
О чем-то мудром и простом.
И меднокудрая сирена
Лукаво шелестит хвостом.
Ведь море было первой сказкой,
И навсегда остался след,
Меня прозвали «водолазкой»,
Когда мне было восемь лет.
Вот там бы слечь под крики чаек,
Узнав далёкий детский рай,
Последним вздохом облегчая
Уход в потусторонний край.
Меня бы волны покачали,
Препровождая на тот свет,
Где нет ни скорби, ни печали,
Но, может быть, и моря нет.

Говорят, Вертинский, приехав в Китай, моментально влюбился в Лариссу. И ещё говорят, что эту песню Вертинский написал о Лариссе. Не знаю, но на всякий случай вот эта песня в исполнении Богушевской: